Среди, не сказать, чтобы уж очень многочисленных, и в целом не особенно интересных находок из раскопок (1984–1987, 2007–2018 гг.) сельского поселения Полянка в Крымском Приазовье сероглиняная керамика с более или менее качественным темнолаковым (темно-серым, черным, серо-коричневым) покрытием (иногда ее называют чернолощеной) занимает весьма скромное место. Ее доля в общей массе столовой и кухонной гончарной посуды не превышает нескольких процентов. Тем не менее, как нам представляется, само наличие оной – немаловажный хронологический и даже в какой-то степени исторически примечательный показатель¹. Но в начале приведем общую характеристику этих находок.

Прежде всего отметим, что в нашем собрании почти нет целых (о двух-трех исключениях будет сказано ниже) и крайне мало археологически целых форм, что, как уже неоднократно писалось, характерно для всего керамического комплекса данного памятника (жители поселения ушли, унеся не только почти все ценное, но и вообще мало-мальски пригодное; странное исключение – большой монетный “клад” 1985 г. и сакрально-ритуальные предметы из святилища, у которых, как известно, “своя судьба”). Кроме того, обломки этой посуды встречаются не локально, а практически повсеместно и, как правило, в поздних слоях и комплексах (“помещениях”), связанных с бытованием городища относительно незадолго до его оставления. Напомним: главная стратиграфическо-хронологическая специфика поселения заключается в том, что все его постройки (не менее двух-трех периодов) и соответствовавшие их жизнедеятельности напластования относятся к довольно короткому промежутку времени. Условно (вопрос абсолютной хронологии – отдельная тема) это I в. до н.э. Почти повсеместно их подстилают, а местами и перекрывают зольно-мусорные отложения несохранившегося поселения III– II вв. до н.э. (Масленников, 2013. С. 232–253)².

Интересующая нас посуда представлена как закрытыми, так и открытыми формами. Глина практически всех экземпляров серая, изредка темно-серая, серо-коричневая, плотная, хорошо отмученная, с очень мелкими порами и редкими, столь же мелкими белыми включениями и блестками. Лак, как правило, черный или (реже) черно-коричневый, жидкий, тусклый, но встречается и более качественный и даже густой, блестящий. Нередко он покрывает поверхность изделий неравномерно, а то и вовсе отсутствует (внешняя поверхность дна открытых сосудов и, естественно, внутренняя – закрытых). Поскольку, как уже отмечалось, мы в данном случае будем иметь дело почти исключительно с относительно крупными фрагментами профильных частей тех или иных изделий, их основные параметры (высота, диаметры) предположительны или вовсе не реконструируемы. Поэтому конкретные размеры чаще всего приводиться не будут.

Итак, закрытые формы – это <em>кувшины</em> двух основных типов: широкогорлые и узкогорлые. Первые – несомненно, самые массивные – редкость (рис. 1, 1, 2, 5). Обращает на себя внимание сложнопрофилированная (реберчатая снаружи) верхняя часть горла с загнутым внутрь острым краем венчика. Ручка овально-плоская. Лак практически не заметен. Вторые можно поделить на “лягиносовидные” (с высоким горлом, в верхней части близким в сечении только что охарактеризованным сосудам, и овальными или плоско-профилированными ручками) (рис. 1, 4, 7, 9) и ойнохои с коротким характерным горлом и венчиком, с широким округлым туловом (рис. 1, 6, 8 и, вероятно, 3). Ручки петлевидные, уплощенно-овальные в сечении. Высота двух наиболее сохранившихся кувшинов: 12.2 и не менее 15 см. Все – на невысоком, довольно узком кольцевом поддоне (рис. 1, 10–12; 4, 11), а лаковое покрытие в большинстве случаев плохого качества, а то и вовсе еле заметно.

Открытые формы, как и следовало ожидать, решительно преобладают. Прежде всего, это характерные для эпохи позднего эллинизма, достаточно большие и глубокие чашки с высоким, близким к вертикальному, прямым либо слегка изогнутым, отогнутым (наружу) или загнутым (внутрь) бортиком с острым краем. Резкий переход от бортика к стенкам изнутри может отличаться в деталях (рис. 2, 1–4, 6, 8, 14). Стенки с небольшим, плавным изгибом резко сужаются ко дну на относительно невысоком и тонком кольцевом поддоне, как правило, трапециевидном в сечении (рис. 2, 16, 18–20). К бортику крепились две изогнутые “бантиком” (почти в виде цифры 8), уплощенно-овальные в сечении ручки. Лак обязателен; на дне присутствует орнамент из концентрических кругов насечек. Вообще на аналогичных красно и буролаковых чашках ручки могли крепиться вплотную (“наглухо”) или с просветом и на разной высоте по отношению к краю бортика, что рассматривается как некий хронологический признак (c просветом – пораньше). В нашем случае имеется лишь один экземпляр чашки с сохранившейся “глухой” ручкой, прикрепленной немного ниже края венчика (рис. 2, 1). Судя по статистике, этот тип чашек был самым распространенным. Второй тип отличается клювовидным (подтреугольным) в сечении, отогнутым наружу краем бортика (венчиком), относительно плавным переходом его в стенки и более массивным поддоном. Это весьма глубокие (до 9.5 см высотой) сосуды (рис. 3, 2, 5, 9). Третий тип характеризуется довольно высоким, с почти горизонтально “срезанным” острым краем бортиком, плавно изогнутым изнутри и угловатым (с ребром) снаружи (рис. 2, 13 и, вероятно, 3, 13, 14).

<em>Миски</em> (глубокие сосуды с характерным, плавно загнутым профилем стенок) также достаточно многочисленны. В первую очередь (тип 1) это столь же типичные для данного времени изделия с полусферическими стенками и как бы срезанным (плоско или под небольшим углом) краем венчика, на невысоком, разной толщины трапециевидном в сечении кольцевом поддоне (рис. 3, 1, 4, 6, 10, 12). В некоторых случаях на внутренней поверхности дна фиксируется тисненый орнамент, аналогичный вышеописанному. Лаковое покрытие по большей части вполне качественное. Но встречаются и совершенно лишенные его экземпляры. Вариант этого типа – миски с резко загнутым краем (рис. 3, 14). Тип 2 – миски с сильно загнутыми стенками; край (венчик) остроконечный или овальный (рис. 3, 7, 8, 16), но иногда – как бы массивный, подтреугольный в сечении (рис. 3, 19). Наконец, третий (редкий) тип характеризуется толстыми стенками с высоким, слегка отогнутым прямым краем, заканчивающимся подовальным, загнутым венчиком (рис. 3, 20). Скорее всего, к нему относятся некоторые фрагменты донцев на достаточно толстом поддоне (рис. 3, 6, 17 ). Лаковое покрытие хорошего качества.

Следующая не менее многочисленная форма – <em>тарелки</em><em> </em><em>(блюда)</em> с почти прямым изнутри и слегка округлым снаружи, относительно невысоким, вертикальным, но чаще слегка отогнутым остроконечным бортиком. Стенки почти горизонтальны, с небольшим плавным прогибом сужаются к невысокому, достаточно тонкому, разной профилировки кольцевому поддону (рис. 2, 9, 11, 12, 15, 17 ). На дне изнутри, как правило, присутствует все тот же орнамент. Размер (верхний диаметр) их достаточно большой, но ни одного целого профиля в нашем распоряжении нет. Лак довольно качественный. К этой же группе керамики (тарелкам), вероятно, можно отнести изделие со “сложнопрофилированным”, почти горизонтально отогнутым широким краем (рис. 3, 3), – тарелка, в нашем привычном понимании. По единственному фрагменту составить представление о полной форме и аналогиях этому сосуду сложно, но, скорее всего, это подражание довольно редкому типу (“plate with offset rim”; Rotroff, 1997. Fig. 102. Pl. 137, № 1723; 115–50 гг. до н.э.).

Наконец, сосуды для застолья: кубки и канфары. Кубки, вероятно, но не обязательно, одноручные, тонкостенные, с плавно отогнутым, острым краем венчика, широким коротким горлом и округлым туловом, в верхней части которого чаще всего (поздний вариант) имеются два-три горизонтальных рифления (“реберки”). Дно – на сложнопрофилированном низком поддоне или (что чаще) без него; слегка вогнутое (рис. 4, 1, 3, 9–11). Варианты: с гладкими стенками, грушевидным туловом, коротким, слегка отогнутым остроконечным венчиком (рис. 4, 4) и вертикально каннелированным туловом (рис. 4, 8).

<em>Канфары</em> тонкостенные, двуручные, “плоскодонные”, с округлым (“яйцевидным”) туловом, достаточно высоким, плавно изогнутым (выпуклым) и почти вертикальным горлом (бортиком) (рис. 4, 2, 5, 10). Форма также очень характерная именно для позднеэллинистического времени и данного памятника (Масленников, 2006. Рис. 59). Вот, пожалуй, и все... Ан – нет.

Упомянем еще два, причем целых, сосуда. Их форма и иные характеристики (глина, настоящее лощение поверхности, орнаментация) настолько отличаются от всего вышерассмотренного, что определение варварская или, “потолерантнее”, инородная будет самым подходящим. Действительно: все это довольно толстостенные, сероглиняные, явно подправленные на гончарном кругу, с очень качественным темным лощением поверхности, без поддона, но с заметно прогнутым по центру дном сосуды. Высота их почти одинаковая: 12.5 и 12.7 см. Верхняя часть прогнуто-биконическая занимает почти две трети высоты. Диаметр устья с прямым венчиком вдвое меньше диаметра тулова в месте его резкого перехода к округлой нижней части. Одно изделие, судя по небольшой петлевидной, круглой в сечении ручке, заканчивающейся именно у этого перехода, можно посчитать кружкой. Ее верхняя часть, выше все того же перехода, украшена тремя глубокими горизонтальными желобками, разделенными полем с нарезным орнаментом из линий, образующих горизонтальный многорядный зигзаг (рис. 4, 15). Назначение второго определить труднее. Нет ни ручек, ни орнамента. Горшком его, вроде бы, не назовешь (рис. 4, 14). Поиски аналогий приводят нас в Предкавказье среднесарматского времени или к памятникам Северо-Западного Кавказа последних веков до н.э. Но аналогии эти не вполне полные (Археология СССР, 1989. Табл. 99, 61). Как оба сосуда оказались на Полянке – Бог весть… Но найдены были вместе, в одном археологическом контексте (помещении).

Ну и что же, спросит читатель. Эка невидаль: сероглиняная керамика с плохоньким лаком… То ли дело – чернолаковая или краснолаковая. Есть о чем поговорить. И тем не менее…

Основная особенность всего нашего собрания: практически общие и полные аналогии с таковой же по форме и, казалось бы, датировке обычной столовой черно и ранне-краснолаковой посудой разных глин и центров, характерной для позднеэллинистического времени. Первое (сходство форм) настолько очевидно, что не требует доказательств и ссылок. Разве что ограничимся несколькими наиболее известными и важными публикациями некоторых археологических комплексов и собственно керамических материалов, как “отечественных”, так и зарубежных (Зайцев, 1998; 2003; Ланцов, Труфанов, 1999 и, конечно, Rotroff, 1997; 2014). Но со вторым моментом (датировкой) не все так просто. И вот почему. Вообще говоря, рассматриваемая нами посуда встречается в северопричерноморских раскопках не столь уж и часто. В обломках ее фиксируют почти везде, где хоть сколь-либо масштабно исследуются археологические напластования рубежа эр. Но особого внимания заслуживает, на наш взгляд, то обстоятельство, что она постоянно и в весьма заметном количестве присутствует (а то и просто доминирует) в закрытых комплексах с достаточно узкой датировкой, раскопанных в ряде мест на пространствах дальней боспорской хоры. Речь идет, прежде всего, о сторожевых башнях близ известного Узунларского вала в Восточном Крыму. Причем красно-буролаковая посуда тех же форм и типов здесь немногочисленна или почти отсутствует, а интересующая нас представлена профилированными фрагментами и условно целыми формами (“вчера разбили”; вот только когда это – “вчера”?). Вместе с тем ее как будто нет среди керамических находок из раскопок некоторых схожих объектов и даже более крупных памятников боспорского пограничья в целом той же эпохи (поселение-крепость в Куклакской бухте, сторожевая башня близ Архипо-Осиповки и, что особенно странно, на “соседних” сторожевых башнях в глубине Керченского п-ова – Чокракской и на горе Михалкова) (Ланцов, Труфанов, 1999. С. 161–173; Бонин, Мелешко, 2008; Ермолин, 2010. С. 135–143; наши раскопки 2017 г.). Некоторое количество обломков рассматриваемой керамики происходит из раскопок укрепленной усадьбы на Чокракском мысу (Масленников, 1998. С. 111–114). В знаменитой “резиденции Хрисалиска” (Таманский п-ов) среди посуды аналогичных форм есть и сероглиняные изделия, но в большинстве случаев упомянут лишь их “коричнево-красный” лак (Сокольский, 1976. С. 97–99. Рис. 50, 52, 53). Сероглиняные миски с острыми краями зафиксированы на целом ряде укреплений юго-восточного боспорского пограничья, например: Широкая балка, Цемдолина, у хутора Рассвет и некоторые другие (Онайко, Дмитриев, 1982). Но здесь это может как-то связываться с местными (синдо-меотскими) традициями керамического производства, для которых серая глина и лощение вообще очень типичны. При всем этом подчеркнем, что интересующая нас керамика совершенно отсутствует на соседних с рядом вышеперечисленных объектов городищах Восточного Крыма, датировка которых никак не поднимается выше рубежа II–I вв. до н.э. Мы имеем в виду, прежде всего, такие очень основательно раскопанные поселения, как Золотое Восточное и Крутой берег.

Иными словами, создается впечатление, что рассматриваемая посуда более всего характерна для памятников I в. до н.э. с самой узкой хронологией. Комплексный анализ материалов раскопок (амфорная тара, монеты) узунларских башен и, что особенно важно, наличие прямых письменных свидетельств позволяют утверждать (Масленников, 2003. С. 75–102; 2018а; 2018б. С. 332, 333), что они просуществовали совсем недолго. Появившись, по всей видимости, перед 44–42 гг. до н.э., эти башни были покинуты и разобраны (?) еще до событийных перипетий 12–8 гг. до н.э., с которыми связывают оставление других башен Восточного Крыма, а также поселений Полянка, Чокракский мыс (Масленников, 1998. С. 112; 2006. С. 75), Кутлакская крепость (Ланцов, 1999. С. 133, 134), разрушение Танаиса (Шелов, 1970. С. 227–229), резиденции Хрисалиска (Сокольский, 1976. С. 108) и тому подобные местные боспорские “катаклизмы”. Таким образом, получается, что материал, послуживший поводом для данной заметки, может быть датирован – самое широкое – третьей четвертью все того же столетия.

Быть может, своим появлением (и местным боспорским производством?) эта, вероятно, недорогая сероглиняная посуда привычных и даже как бы уже архаичных³ форм обязана смутному и неспокойному времени не столько последних лет митридатовской эпопеи с ее римской блокадой, сколько, что даже более вероятно, последним годам правления Фарнака – первым – Асандра, которые были для Боспора и его торговых связей отнюдь не спокойнее и не лучше (Сапрыкин, 2002. C. 14–72), и, не исключено, способствовали своего рода “импортозамещению”. Впрочем, возможен и обратный вариант: кратковременный, но достаточно массовый соответствующий импорт⁴, обусловленный как раз снятием с Боспора и всего Северного Причерноморья торговых и иных ограничений в период от утверждения Фарнака на боспорском престоле (после 63 г. до н.э.) до его выступления против римлян в 48–47 гг. до н.э.

Однако в нашем случае, в силу археологического контекста, как уже писалось, господствующая датировка (по С. Ротрофф) рассматриваемой посуды неприемлема. Маловероятно, чтобы предметы такого рода бытовали на протяжении более полустолетия. Остается предположить, что эта хронология не вполне верна или что мы имеем дело с местным производством, предполагавшим подражание распространенным ранее формам, что тоже уже отмечалось. То есть вопрос требует проработки, но он поставлен.

Так или иначе, но для уточнения абсолютной хронологии поселения Полянка все только что сказанное имеет значение в качестве предпоследнего (“сверху”) временного “репера”. Почему так? Потому, что за редким исключением, как уже писалось, мы здесь имеем дело с сильно фрагментированной, явно не только что разбитой и брошенной посудой.